Посидим поразмышляем.Молга- память и боль....

ВСПОМИНАЯ МОЛОГУ...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ "СЕЛО МОЕГО ДЕТСТВА"


К. Василевский



Почти на самом краю бывшей Ярославской губернии, у ее границы с Тверской губернией, в Мологском уезде, где протекает небольшая речка Себла, на высоком холме рас-полагалось мое родное село Косково, или Дора-Косково, как многие называли в то время это село, в нем я родился в марте 1911 года..


Перед империалистической войной в селе насчитывалось до шестидесяти крестьянских дворов. Это было самое обычное село, каких на Руси тысячи. Избы селян были бревенчатые и построены в два посада, вытянувшихся по высокому берегу реки; между посадами пролегала проезжая дорога..

В северной оконечности села, на самом высоком месте, красовалась белая кирпичная церковь под зеленой железной крышей с колокольней довольно привлекательной архитектуры. Церковь со всех сторон была обнесена большой каменной оградой с железной решеткой, внутри ограды было кладбище, а по периметру ее внутри росли высокие березы, как бы охраняя покой усопших. На кладбище захороняли умерших не только из самого села, но и со всего церковного прихода..

Напротив церкви через дорогу располагался бывший барский сад. В те годы господ в усадьбе не было, но высоченные старые липы возвышались над местностью и как бы соревновались с кладбищенскими березами через дорогу напротив..

Внутри сада никаких строений уже не было, так как большой барский дом и все другие усадебные постройки сгорели при пожаре еще до революции. К саду примыкали два дома: один, с окрашенными охрой стенами, принадлежал школьному учителю Ивану Ивановичу Соколову, а другой, что напротив церкви, некрашеный старый церковный дом, был построен для священника. В конце села виднелись еще два домика, а самым последним строением стояла школа. Это было еще нестарое просторное деревянное, обшитое тесом, здание в один этаж на высоком фундаменте. Школа из всех строений села выделялась своей относительной величиной и характерной для школы архитектурой. Окружающая село местность была холмистой, очень красивой, особенно красив был вид на реку. Бывало выйдешь за церковную ограду и никак нс можешь налюбоваться пейзажем. Село стояло на -гаком высоком холме, что река, протекающая в глубоком русле, сверху казалась ручейком, и далеко видна была как вверх, так и вниз по течению. По другую сторону реки поднимался также большой и высокий холм;. поле, начинающееся за рекой после зарослей олешника, устремлялось в гору крутым подъемом, а вдали за полем виднелся лес..

Во время НЭПа или несколько раньше на реке Себле, невдалеке от села, построили водяную мельницу, после чего река перед селом разлилась, стала шире и глубже. Река была рыбной. Я мальчишкой любил летом ходить на мельницу, интересовался ее устройством, познакомился с мельником и был там завсегдатаем; ловил рыбу на удочку и даже руками под камнями ниже плотины..

По другую сторону села, противоположную от реки, за домами и ригами было узкое, метров 300-400, поле, а за ним небольшой но площади, но со старыми деревьями, еловый лес. Название "зады" лесок получил видимо потому, что он рос сзади строений..

Сельская ребятня в "задах" собирала грибы -белые, рыжики и всякие другие. Росла там и брусника. Но в "зады" ходили только маленькие грибники, а кто постарше и взрослые посещали другие леса, несколько дальше. Вся округа изобиловала лесами смешанных пород: березы, осины и ели; сосновых лесов не было. Все леса кишели разными грибами и ягодами. Я любил ходить с кем-либо в лес. С малых лет собирал различные дары лесов, знал много "своих" местечек, где росли белые грибы, и не ленился вставать рано утром, чтобы первому прийти на любимые места и снять грибы..

В поле вблизи села стояли крылатые толчеи, по внешнему виду напоминающие ветряные мельницы. Ветряные толчеи предназначались для переработки фуражного зерна на муку для скота, а также овса или ячменя для получения высококачественной муки для выпечки блинов и хлебов. В отличие от мельниц толчеи перетирали зерно в муку не жерновами, а полыми, окованными железом пестами. При переработке зерна пестами на толчеях лузга не разрушается, а только ядро зерна и после просева получается отличная мука'. Многие из крестьян имели собственные толчеи, которыми пользовались и соседи. Всего около села было 7-8 единиц. Бывало осенью и в начале зимы в ветреную погоду грохот слышался далеко за пределами села..

Такие же толчеи стояли и около других деревень, причем все принадлежали крестьянам..

Колхозов в то время не было. В селе и ближайших деревнях крестьяне вели единоличное хозяйство, жили исключительно землей, никакими отхожими промыслами не занимались. Имели довольно много скота, держали коров, лошадей, овец, свиней и другую живность. Пахотной земли, покосов и выгонов для скота было достаточно всем..

При НЭПе был построен в селе маслозавод, и большинство крестьян излишки молока сдавали на этот завод..

Во время революции и гражданской войны при недостатках промтоваров в торговле, крестьяне свободно обходились своим производством, временно организуя почти натуральное хозяйство. Сеяли лен, сами обрабатывали тресту на волокно. Женщины руками пряли лен и ткали на кустарных ткацких станках льняное полотно, отбеливали его на снегу, и даже частично окрашивали в оранжевые и синие цвета, пользуясь природными растительными красками..

Овца была в то время для крестьянина незаменимым животным - она кормила, одевала и обувала крестьянина. Из овечьих шкур шили шубы-дубленки, тулупы, шапки, рукавицы; из шерсти - валяли валенки, вязали носки, варежки, и другие теплые вещи. Баранина очень вкусна и питательна и обеспечивала мясом вдобавок к говядине и свинине; так что крестьяне в большинстве материально жили неплохо. Нечего и говорить, труд был тяжелый и требовал большого напряжения, особенно в летнее время;.

ведь почти никаких сельхозмашин тогда у крестьян не было, и все работы велись по старинке вручную..

Зимой крестьяне часто занимались лесозаготовками более для собственных нужд строительства или на дрова, а также и на государственных лесозаготовках. Кроме того, некоторые местные крестьяне без отрыва от основного хозяйства занимались каким-либо кустарным делом, особенно в зимнее, более свободное, время. Были сапожники, портные, катали, плотники, столяры, угольщики, кузнецы, лудильщики, дегтярники и другие мастера. Сапожники обычно принимали заказы у себя дома, а вот портные и катали приходили к заказчику и работали у него на дому. Портные собирались бригадой в 2-3 человека мужчин и шили, главным образом, шубные вещи из овчин и реже из полотна и других материалов, так как легкие вещи из полотна обычно шили сами женщины в каждой семье. Качали также приходили к заказчику бригадой и катали валенки из шерсти, имеющейся у хозяина, на всю семью и даже часто для соседей..

Интересен был способ взаимопомощи у крестьян при возникновении значительных работ в хозяйстве. Нужно, например, было перевезти из леса заготовленные для стройки бревна какому-либо крестьянину. Сам он хотя и имел лошадь, но перевозка большого количества древесины заняла бы у него много труда и времени, и он объявлял "помощь" - просил соседей прийти к нему на помощь по возке бревен на один день, например, в воскресенье. И вот в назначенный день все приглашенные запрягают своих лошадей в сани и едут в лес вместе с хозяином за бревнами, а хозяйка в это время, также не без помощи соседок, усиленно готовит угощение для приглашенных работников. По приезде из леса лошадей отправляют по дворам, а работники пируют у хозяина. Никакой другой платы за труд соседям не полагалось..

Такие "помощи" практиковались при многих работах и в зависимости от величины работы приглашалось и количество работников..

Интересно проходила работа по кладке русской печи, которая была в каждой избе. Русская печь изготовлялась не из обожженного кирпича, а из глины с песком, особым образом обработанной. Приглашают на помощь человек 6-8 соседей с лошадями. На них подвозят глину, песок, кирпич для дымохода, лошадями же месят глину, дозируя ее с песком. Дымоход клался из обожженного кирпича, а для печи сначала изготовляли из промешанной глины кирпичи большого размера и из них складывали саму печь. Плотники одновременно готовили деревянные опечья, а также детали различной формы для временного удержания глиняных кирпичей на своде печи, в устье и в других местах. В итоге большая русская печь, занимавшая в избе крестьянина изрядную часть площади, бывает готова за один день; ее затопят и глиняные кирпичи обожгутся в единый массив, так что старую печь бывает очень трудно сломать..

Часто устраивались "помощи" на работы но обработке льна, которые очень трудоемки; особенно часто помощью пользовались женщины-хозяйки, не имеющие мужей и взрослых детей..

В селе и других деревнях крестьяне всегда справляли религиозные и другие праздники. Такие известные общие как, например, Рождество, Пасха, праздновались повсеместно, но иные праздники (так называемые обещанью или приписные) справлялись только в какой-либо одной деревне или селе. Тогда в праздничную деревню без приглашений устремлялось все взрослое население окружающих деревень. Люди ходили в гости по домам всех жителей деревни без разбора родства или знакомства, впрочем, более или менее знакомы каждому хозяину были все жители прихода..

Парии и девушки, празднично одетые, обычно, собирались на улице деревни, пели песни, играли и плясали. Гармоники и балалайки звенели целый день и вечер до утра. Только утром многие с головной болью и непрошедшим еще хмелем разъезжались и расходились по домам, а то и на следующий день еще некоторые из гостей продолжали праздновать. К таким праздникам жители деревни готовились задолго - варили пиво, а иные и самогон, заготовляли продукты, закалывали скотину на мясо и прочее..

В большой религиозный праздник Пасху было всеобщее гуляние от мала до велика целую неделю. Любители выпить, конечно, не упускали случая, и многие упивались до безобразия. Молодежь же обычно воздерживалась от спиртного и целыми днями играла, пела и плясала. Девушки часто катали крашеными яйцами с лотка. Игра проходила так: соберутся 4-5 девушек, ставят в ряд каждая по одному крашеному яйцу, а одна берет деревянный лоток длиной около метра, и, отойдя на полтора-два метра от лежащих яиц, катит по лотку свое яичко, стараясь вышибить одно из поставленных подругами. Если это ей удается, то забирает сшибленное, если нет - то игру продолжает другая..

Парни и молодые мужчины в пасхальные дни часто играли в лапту, выбирая свободную сухую полянку и привлекая побольше участников и зрителей. Мячи покупались заранее, а если нет резинового, то изготовляли самодельные из кожи..

Общее шумное веселье и музыка обычно усиливались колокольным звоном, так как в пасхальную неделю допускались к церковным колоколам все желающие позвонить, и многие любители на колокольне упражнялись часами..

В селе был особый праздник Иванов день, который праздновался в начале сентября; в этот день в селе была ярмарка. При НЭПе на ярмарку съезжалось много торгующих организаций и частных торговцев. Обычно накануне с вечера начинали строить палатки, а с утра открывалась торговля. Тут продавалось всякого товару - от галантереи до горшков и кринок, игрушек, яблок, пряников и других сластей. В селе собиралось народу - пушкой не прошибешь. Весь народ с ребятишками толкался у палаток. Вот где пригодились денежки за сданное на маслозавод молоко; нам, мальчишкам и девчонкам, эти ярмарки запоминались особо, ведь можно было попробовать всяких сладостей и яблок, которых в обычное время купить было негде..

В летнее время хорошим и полезным занятием у ребят было купание в реке. Бывало, как только вода в реке немного нагреется, все детское население проживалось на реке - купались и ловили рыбу, загорали и играли на берегу. Вода в реке была чистая, прозрачная, глубоко видно, что делается в воде; раков не было, но рыбы довольно, обычно пескарей наловить на удочки было легко, труднее плотву или голавлей. Особые любители ловить рыбу уходили подальше от села, у каждого свои "заветные" места. Я любил ловить плотву на ручейника или на хлеб под россыпью - так назывался почти отвесный высоченный берег у деревни Киселево. Там было тихо, хорошая глубина и ловились довольно крупные плотвицы, правда, одного меня туда отпускали редко и приходилось просить кого-либо из более взрослых парней составить мне компанию..

Кончалось лето, и дети, кто достиг семилетнего возраста, посещали школу..

В школе работали в то время два преподавателя- И. И. Соколов и М. П. Соколова - однофамильцы..

Иван Иванович Соколов был старый учитель, учил обычно мальчиков, с девочками занималась Мария Павловна. Школу в селе посещали не только местные ребята, по и из некоторых деревень; всего в приходе было три школы..

Иван Иванович любил дисциплину и с учениками был очень строг и требователен, он славился как отличный преподаватель. Помню, как утром ребята, придя заблаговременно в школу, дежурили на улице между домом Ивана Ивановича и школой. Как только он делал первый шаг от дома к школе, ребята опрометью бежали в школу, крича: "Иван Иванович идет!". Прибегали в школу, усаживались все за парты и при входе учителя в класс дежурный докладывал ему об отсутствующих; при этом царила абсолютная тишина..

Наказывал учеников Иван Иванович редко, было достаточно повышения его голоса, как восстанавливали порядок и тишину. Только в отдельных случаях, если кто-либо из учеников совершал непозволительный проступок, то Иван Иванович как-нибудь при встрече с отцом провинившегося (а отец когда-то также был учеником Ивана Ивановича), как бы между прочим, рассказывал об этом случае; отец нарушителя принимал "свои меры" и после этого никогда больше подобные проступки с этим учеником не случались. Впрочем, иногда Иван Иванович и применял наказания - ставил на колени, но очень редко..

Иван Иванович был холост. С ним одной семьей жили две его сестры - Глафира Ивановна и Любовь Ивановна, также незамужние. Глафира Ивановна была мне крестная мать и я обычно называл ее Кока. Соколовы приходились мне двоюродными дедушками и бабушками по матери..

Иван Иванович и сестры были добрые и хорошие люди, не имея своих детей, они меня привечали с малолетства и я с согласия родителей даже проживал у них целых 3-4 года, неделями не появляясь в родной семье. В эти годы у моих родителей появилась моя сестра Лена, в 1913 году, и брат Андрюша, в 1916 году..

К семи годам я уже жил с родителями, но все еще ежедневно прибегал к дяде Ване и Коке..

Легко мне также пришлось учиться в школе у Ивана Ивановича и я хорошо помню, как он мастерски преподавал тот или иной предмет..

Сельская школа в Коскове была начальная и учились в ней только до четвертого класса включительно..

Оканчивались занятия в школе обычно к 13 часам, ребята разбегались из школы по домам..

После обеда ребята выходили на улицу и начинались разные развлечения. У всех были санки, а если не санки, то "конь". Лыж и коньков тогда в деревне не знали и не имели. "Конем" называлась небольшая, сантиметров семьдесят-восемьдесят, корытообразная деревянная плаха, снизу с закругленными углами, а сверху с вдолбленными в дерево спереди и сзади двумя стойками и наколоченным на них брусом. Дно "коня" обычно обкладывали коровьим навозом, а когда навоз замерзнет, обливали его водой, и получался намороженный лед. И вот на таком "коне" катались с гор, причем некоторые мальчишки так наспециализировались управлять, что сохраняли равновесие казалось бы в невероятных условиях. Вспомним, что село стояло па высокой горе, и с таких-то крутых и высоких гор дети свободно катались на санках или коне, и я не помню, чтобы кто-либо сильно ушибся..

Самым веселым праздником у детворы зимой была Масленица. По обычаю, перешедшему к нам от язычества, в последний день масляной недели жгли костры. Ребята в этот день с утра, а иногда еще накануне с вечера, и даже ночью, собирали дрова и всякий хлам для костра. Они брали небольшие санки и разъезжали от дома к дому, прося у хозяев дров или что-нибудь для палюшки; и все давали кто чего - кто дров, кто старую негодную кадушку, кто ненужное барахло - все годилось, все принималось, а если кто из хозяев дома не даст, то можно и стащить из поленницы. И вот на выбранном месте, где-нибудь за селом под горой, часто на льду реки, вырастал громадный костер, а вечером, как стемнеет, его зажигали. Собиралась на Масленицу вся молодежь села. Ребята бегали и прыгали у костра, соревнуясь в храбрости, кто перепрыгнет через огонь; катались с гор на сапках, норовя проехать ближе к огню. Взрослые парии и девушки добывали где-нибудь большие дровни, в какие обычно запрягали лошадей, и, садясь па них всей ватагой "куча мала", скатывались вниз. Все это сопровождалось криками, визгом и шумом. Прогорал костер обычно поздно вечером, и вся молодежь забиралась но домам..

Но Масленица проводилась один раз в году. В обычные же длинные зимние вечера взрослая молодежь устраивала посиделки или беседы, как иногда назывались сборища. Тогда ни радио, ни тем более телевидения, и даже электричества не было. Вечера освещались керосиновыми лампами, а то и какой-нибудь коптилкой или мигалкой - фитилем в масле. Девушки приходили на беседу с прялками, а парии с гармоникой или балалайкой и тут начиналась кадриль..

Кроме кадрили девушки и парни поодиночке плясали "в кружок" с частушками и прибаутками. Ничего, что мигалка еле светит, в полутьме не хуже поется и танцуется..

В зимнее время, обычно перед Рождеством или Крещением, часто гадали. Остатки древних обрядов и верований еще крепко тогда держались в народе..

Я помню, как предновогодними и крещенскими вечерами молодежь бегала от избы к избе к окнам и слушала, что говорят в доме. Многие хозяева, находясь дома и почувствовав, что их разговоры подслушивают, нарочно начинали говорить про покойников и пожары, и тогда гадальщики разбегались с возгласами неудовольствия..

Вторым излюбленным гаданьем было беганье поздно вечером к церкви и слушанье звуков, якобы исходящих из нее. Мне запомнился случай, когда девушки побежали к церкви и увидели в окне свет. Оказывается, там стоял гроб с умершим, и около гроба горела свеча. Девушки с криком разбежались. Когда пономарь открыл церковь, чтобы погасить свечу, то он обнаружил около гроба сидящую старуху с сахарными щипцами в руках. Оказывается, она старалась извлечь зуб у умершего, чтобы иметь талисман от собственной зубной боли..

Девушки часто жгли смятую бумагу и затем тень пепла рассматривали на стене, ища в ней сходство с разными предметами..

Приносили курицу и кормили ее овсом, в который прятали колечко; в какую сторону выкинет курица колечко, с той стороны и жди жениха..

Нас, ребятишек, пугали домовыми, водяными, ведьмами, лешими и другими сказочными персонажами. Помню, недалеко от нашего дома был крытый колодец. Нам внушали, что в этом колодце живет водяной, поэтому вечером мы боялись проходить мимо этого колодца..

В Коскове многие парни и молодые мужчины занимались охотой. В окрестных лесах было много не только ягод и грибов, но и разной дичи и зверей. Много было тетеревов, рябчиков; на реке и лесных болотах - уток, вальдшнепов и других птиц. Из зверей водились зайцы, белки, куницы, барсуки, лисы, медведи. Для охотников было благословенное место. В то время никто не лимитировал количество убитых зверей или птицы, это уж как удавалось охотнику. Пушнину обычно сдавали уполномоченным заготовителям от охоткооперации, а дичь шла на стол. Я вспоминаю, как однажды охотники вечером привезли на санях из леса огромного медведя, оставили его на санях, а коней выпрягли. Вскоре медведь очнулся, и ушел из саней. Пришлось охотникам его преследовать с собаками и добить уже на порядочном расстоянии от села..

Подобный случай не должен вызывать особенного удивления, если вспомнить, что ружья охотничьи у крестьян были старые, шомпольные, гладкоствольные, и пули из такого ружья не имели достаточной убойной силы. В том самом медведе при снятии шкуры была обнаружена 21 пуля, большинство из которых пробило только шкуру или застряло в шерсти..

Мне лично охотиться в ту пору было рано, но впоследствии, приезжая к Ивану Ивановичу в гости на отпуск, я немало походил с ружьем по лесам за дичью. Я любил охотиться на рябчиков на манок, в чем преуспевал и добывал рябчиков вдоволь..

Самые ранние мои воспоминания детства относятся ко времени, когда мне было еще около 4-5 лет. В памяти встает мой прадедушка Соколов Иван Дмитриевич - высокий худой старик с совершенно белыми волосами и бородой. Он был очень старый, около 90 лет, ходил по домашним комнатам старческими маленькими частыми шагами, как бы приплясывая и хлопая туфлями. Мы с ним (старый да малый), помню, играли в карты в "пьяницу" или в "носки", щелкая друг друга по носам картами. Дед очень любил сладкое винцо и от него прятали бутылки кагора или рижского бальзама, которые покупали как лекарство для него, давая по ложке перед обедом, но дед все ходил но дому и искал бутылочку - найдет и выпьет, становясь пьяненьким..

Дед Иван любил петь церковные песнопения своим слабеньким тенорком. У него были двенадцать хороших, в цветных красках, наклеенных на картон картин, изображающих божественные праздники с напечатанными под ними текстами праздничных тропарей. Он выучил меня, глядя на эти картины, церковным песнопениям и бывало, когда мы вечером ложились спать, часто начинали петь эти тропари всем праздникам по очереди..

Дед Иван был отцом учителя Ивана Ивановича Соколова, и доме которого я тогда проживался, о чем было сказано выше. Сам Иван Иванович в ту пору находился на фронте, ведь тогда шла империалистическая война с Германией и Австро-Венгрией. Глафира Ивановна, моя крестная мать, особенно часто меня баловала. Помню, она нашила мне много рубашек из материалов самых разнообразных ярких цветов, которые мне понравились, причем Кока очень любила шить все широкое и большое - не по моему росту, как "море" - говорили про ее шитье, и я утопал в ширине красных атласных рубашек..

В дни нового 1917 года дедушка Иван вдруг заболел и слег в постель, не вставая больше месяца. Произошла февральская революция. Когда сказали ему о свержении царя, то дед вдруг заплакал и с тех пор перестал говорить. Вскоре он помер, так и не сказав ни слова..

Помню, покойника обрядили и положили на большом столе в комнате Ивана Ивановича; стали приходить на прощанье с покойным соседи, а я забрался под стол и выползал оттуда при появлении каждого нового посетителя. Деда похоронили на кладбище у церкви..

В те времена в народе был обычай - в день первого апреля говорить неправду друг другу, и вот Любовь Ивановна решила обмануть мою мать, сказав ей что Костя "отрубил себе палец. Помню", мама бежит с флаконом йода и бинтами, в слезах, ищет меня глазами, а я сижу и улыбаюсь, ничего не понимая. Мама рассердилась и увела меня домой. С тех пор я стал жить дома в своей семье, но все равно часто бегал к Коке в гости..

В тот год отец купил двухлетнего жеребенка по кличке Васька. Это был очень высокий, но смирный и понятливый жеребенок карей масти. Все лето Васька пасся у нашего гумна; я каждый день выходил к нему и угощал его куском черного хлеба, посыпанного солью. Вскоре Васька так привык, что являлся к каждому завтраку, обеду и ужину к кухонному окну, где мы обычно обедали. Окно открывали, и Васька всовывал в окно свою голову и клал ее на подоконник, выпрашивая подачку..

Мы с папой частенько катались, запрягая Ваську в одноколку или в тарантас. Иногда мы всей семьей ездили в село Сутку в 8 километрах от Коскова в гости к знакомым - семье Каменских, или в село Горинское, где тоже были наши знакомые..

Но Ваське недолго суждено было жить у нас; в 1919 году его забрали в Красную Армию для борьбы с белогвардейцами..

Вспоминается, как в период военного коммунизма в Косково и в соседние деревни не раз наезжали красноармейцы с представителями уездных и волостных советов по вопросам продразверстки; они делали обыски и отбирали хлеб и продукты у крестьян для снабжения городов..

Однажды пришли и к нам, требуя сдать хлеб и мед для города. Поскольку у нашей семьи не было надела земли и хлеба мы не сеяли, у нас, естественно, ни зерна, ни муки не оказалось и сдавать было нечего, но представители и солдаты требовали и стали делать тщательный обыск. Один из пришедших, помню, спросил братишку моего Андрюшу, которому шел тогда 5-й год:.

- У вас много хлеба-то?.

- Много, - ответил он..

- А сколько?.

- Целый каравай!.

Сделав обыск и ничего не найдя (мед был надежно спрятан), они забрали с собой и увезли в Сутку отца. Его в то время могли даже расстрелять за несдачу хлеба. некоторых крестьян, взятых тогда вместе с отцом, расстреляли..

На выручку отца поехала в Сутку мама, захватив с собой кадочку меда и выменяла его на мед у некоего начальника, распоряжавшегося арестованными..

Из тех дальних лет вспоминается, как учили меня товарищи-мальчишки плавать. На речке была тогда долбленка - лодочка, па которой ребята катались по реке Себле. Вот однажды во время купания два мальчика лет по 10, посадили меня в лодку и поехали на другой берег реки - мне тогда было лет 6. Один из ребят спросил:.

- Ты не умеешь плавать? Я сказал, что не умею..

- Тогда сейчас научим, - сказали они и, взяв меня за руки и за ноги, бросили в реку. .

Оказавшись в воде, я сначала испугался, но начал барахтаться, изо всех сил работая руками и ногами, захлебываясь водой, и все же мне удалось добраться до берега. С тех пор я понял, как плавают, и перестал бояться воды..

С раннего детства, в 6-7 лет, родители мои старались приучить меня к полезному труду. Имея пасеку в 20-25 ульев, отец первым делом учил меня не бояться пчел, и поручал мне сначала только следить за пчельником в течение летнего погожего дня с 9 часов утра до 16 дня. В это время обычно пчелы роятся, и моя задача была - как только появится в воздухе рой пчел, сигнализировать об этом отцу. Затем он стал приучать меня помогать на пчельнике и в работах при ревизиях гнезд, которые делались через каждые 7 дней. Я помотал ему с дымарем в руках. С августа месяца мы с папой откачивали из сотов мед. Кроме того я научился строгать дощечки и сколачивать из них рамки, красить домики и магазины к ним, и другим работам но пасеке..

Конечно, частенько мне доставалось и от отца и от пчел. Бывало за день ожжет меня не одна пчела, а иногда и десяток пчел. Сначала места укусов опухали, а потом опухоли появлялись все реже, и, наконец, организм мой, видимо, приспособился к пчелиному яду и не реагировал больше на него..

Кроме пчельника по мере подрастания появлялись у меня и другие работы по домашнему хозяйству. Мы держали кроликов и вот заготовить для них зеленого корма было моим делом, а заодно с кроликами мне часто поручали натеребить травы или крапивы для поросенка. После мне приходилось вести и другие работы - я носил с реки воду, а ведь гора была высокая, и с моими детскими силенками нести ведра, или особенно пару ведер, в такую гору было нелегким делом..

Учитывая все это, читателю должно быть понятно, что вырваться из дома за грибами, на речку покупаться или тем более поудить рыбу среди лета случалось нечасто, и удавалось, в основном, в прохладную погоду с дождичками или очень ранним утром, или поздно вечером..

Так протекало мое детство; было в нем много хорошего, приятного, было немало детских забот, трудов и огорчений..

Давно минули те далекие времена, и места, где протекало мое детство, теперь неузнаваемо изменились, чему способствовал пожар, случившийся в селе перед самой Отечественной войной. Нет давно в живых моих родите-лей, Ивана Ивановича и его сестер, нет многих жителей Коскова, но память моя сохраняет яркие детские впечатления, обстановку того времени и никакие годы не могут выветрить из памяти родные картины..

ВСПОМИНАЯ МОЛОГУ...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ "МОЛОГА"


К. Василевский



Шел 1923 год; мне уже 12 лет. И вот я этой осенью должен был поступать в Мологскую школу 2-й ступени, ближе такой школы в то время не было.


Целый год я перед тем усиленно готовился к экзаменам по собранным для меня общими силами Ивана Ивановича, Марии Павловны - учительницы девочек, родителей кое-каким учебникам. Я не знал программы для поступающих в 5-й класс, поэтому учил по этим учебникам все, что было в них напечатано.

Немало трудностей было, особенно по математике. В задачнике авторов Малинина и Буренкина, которым я пользовался, были разные - и простые и очень трудные - арифметические задачи, подчас для меня слишком сложные, требующие знаний многих математических правил, которые мы в школе не проходили и мне волей-неволей приходилось обращаться за помощью к тому же Ивану Ивановичу или к отцу, чтобы решить их. Но я был настроен по-боевому, настойчив, и в конце концов одолел и Малинина. Были у меня какие-то учебники по физике, по химии и, помню, один очень хороший учебник о чело-иске, с цветными рисунками. Я так хорошо по нему изучил строение человеческого тела - костей, мускулатуры, нервов, внутренних органов, что до сих пор в этой пауке у меня сохранились кое-какие знания.

13 конце августа мы с отцом на лошади, запряженной в телегу, вечером выехали в город Мологу сдавать экзамены, так сказать, "атаковать науку".

До города Мологи от Коскова расстояние около 70 километров и проехать его на лошади по осеннему бездорожью было нелегко. Помню, после каждых 20-25 километров пути мы останавливались часа на два, чтобы покормить лошадь и отдохнуть самим.

Первый привал устроили в селе Брейтове, в чайной пили чай и закусывали, вторую остановку сделали в селе Горелове, тоже в чайной. В то время чайные на дороге работали круглосуточно. От Брейтова до города Мологи шел "Екатерининский тракт" - так называлась грунтовая дорога с прорытыми по краям канавами и обсаженная с обеих сторон березами. Березы росли не часто, это были уже старые высокие деревья.

Наконец, прибыли в город Мологу, часам к 10 утра, и остановились у знакомых отца. Невыспавшемуся, утомленному с дороги мне сразу же пришлось идти на экзамены в школу.

Уж не помню теперь всего, что пришлось пережить па экзамене, только багажа знаний, который я получил в школе Ивана Ивановича плюс почерпнутых из собранных учебников при подготовке к экзаменам оказалось вполне достаточно, и я очень легко сдал экзамены и был зачислен в 5-й класс.

Отец устроил меня на квартиру к тем же знакомым, у которых мы остановились по приезде в Мологу, а именно в доме Улановых на Пролетарской улице № 119.

На другой день занятий еще не было, и я пошел знакомиться с городом. Город Молога стоял при впадении реки Мологи в Волгу; это был небольшой городок, всего, так мне сказали, в 5 тысяч жителей. Почти все жилые дома были деревянные - некоторые в два, а основная масса в один этаж Каменных зданий было на счет, в том числе наша школа в два этажа, бывшая гимназия. Всего в городе было три основных улицы, из них две довольно коротких, одна Республиканская, другая Коммунистическая, и только третья улица была самая длинная, не менее двух кило метров, и называлась Пролетарской, на которой была и моя квартира.

Город Молога старинный, упоминается в древних летописях, и раньше имел торговое и транспортное значение, находясь на речных путях. Еще на Куликовом поле в войсках Дмитрия Донского сражалась дружина Мологского князя.

В центре города была большая торговая площадь, на-зываемая Сенной, куда по воскресеньям съезжались кре-стьяне из деревень, кто - продавать, кто - покупать. Здесь продавался всякий товар, но больше кустарного производства - сбруи, лопаты, грабли, горшки, кринки, сапоги, мочало и другие товары, а также мясо, сено, дрова, скот. Торгующие организации и частные торговцы при НЭПе по воскресеньям на площади устраивали выездные торговые точки и целые ярмарки. Кроме того, на Сенной всегда играли в лотереи. В окружающих и примыкающих к ней каменных торговых рядах размещались самые большие магазины города. На площади возвышалась пожарная каланча, на верху ее круглосуточно дежурили пожарные; с другой стороны площади красовался большой собор.

Обойдя часть города, я возвратился на свою новую квартиру. Вскоре отец мой уехал и я, мальчишка в 12 лет, остался один в окружении незнакомых мне людей. Как-то тоскливо сжалось сердце - что буду делать, как буду жить один? Будущее казалось мне чем-то неизведанным, тревожным и трудным. Я понял, что жизнь моя детски-беспечная кончилась, теперь нет у меня ни родителей, ни Коки, я сам должен заботиться о своем благополучии и нуждах; с этими мыслями я и заснул.

Утром меня разбудила хозяйка Александра Ильинична и объяснила, что перед школой надо позавтракать, пригласила меня к столу. Началась моя учеба в 5-м классе Мологской школы 2-й ступени. Против моих ожиданий все было проще, и я быстро познакомился с повой обстановкой, товарищами и на квартире с обитателями дома.

Вскоре я детально обследовал город. Я не видывал раньше никаких населенных пунктов кроме нашего села, Сутки, и других примыкающих деревень, и мне Молога казалась большим и красивым городом. Всюду было ново и интересно. Реки Волга и Молога по сравнению с нашей Себлой казались громадными, а всего интереснее было то, что по рекам ходили пароходы. В свободное время я часами простаивал на берегу у пристаней и вскоре ознакомился с теми немногими пароходами, которые тогда плавали по этим рекам и узнавал их даже по гудку. Пароходные линии были по Волге от Рыбинска до Твери, а но Мологе от Рыбинска до Весьегонска. Некоторые пароходы стояли у причалов подолгу, при погрузке и выгрузке я иногда ухитрялся проникать на пароход, чтобы посмотреть, как и что там устроено и какая машина.

Кроме товаро-пассажирских пароходов довольно много тогда плавало буксиров, которые тянули баржи с разными грузами. Все товаро-пассажирские пароходы и буксиры были колесные, слабосильные, ходили медленно, но тогда они мне казались шедевром техники.

13 городе Мологе был кирпичный завод, и буксиры часто заводили баржи к заводу под погрузку кирпича. Здесь можно было осмотреть и буксир, и баржи, и завод, все тогда было для меня интересно.

Однажды, гуляя по улице, я увидел экипаж, двигавшийся без лошади... Я был крайне удивлен и озадачен, как же это может быть, что тарантас вдруг двигается сам? Мне никогда раньше не приходилось ни видеть, ни даже слышать о существовании автомобилей. Когда я возвратился на квартиру и рассказал хозяевам о виденном, мне объяснили, что это автомобиль, и что он иногда приезжает сюда из Рыбинска; своих автомобилей тогда в Мологе не было. В городе было электрическое освещение, правда не во всех домах проведен свет, но в большинстве домов, и конечно в магазинах, было электричество. Я очень интересовался этим новым для меня видом освещения, расспросил товарищей, где находится электростанция и пытался туда проникнуть, чтобы посмотреть машину, по туда не пускали и я вынужден был довольствоваться тем, что видел горевшие лампочки. Электроосвещение было и на пароходах; при моем обследовании пароходов я всегда с интересом наблюдал за мигающими лампочками и все старался увидеть динамомашину. К сожалению, на моей квартире в доме Улановых свет не был проведен и они пользовались керосиновыми лампами. Я несколько раз спрашивал хозяев, почему они не провели электричество, чего мне очень хотелось, но Улановы были непреклонны, отговариваясь тем, что хорошая керосиновая лампа гораздо лучше. Может быть, практически они были и правы, ведь тогда в юроде были маломощные электроустановки, по мне хотелось все же, чтобы электричество горело и у нас. Ведь уроки приходилось готовить вечером, кроме того я начал читать художественную литературу, а жечь керосин дольше 10 часов вечера хозяйка мне не разрешала.

Шли дни за днями, я ежедневно, кроме воскресенья, посещал школу, осваивался с обстановкой, знакомился с новыми предметами и преподавателями. Следует сказать, что преподаватели были неплохие, особенно опытна Екатерина Матвеевна Манькова, преподававшая математику и физику. Это был всесторонне образованный педагог; мастерски она умела преподнести свой предмет слушателям, рассказывая то или иное правило или теорему, старалась проникнуть в глубину вопроса, в то же время диктовала нам самое главное, чтобы мы могли записать и дома выучить материал, ведь в то время учебников по программе мы не имели, за исключением того единственного экземпляра, который был у педагога. Были и другие интересные педагоги, например, по химии и биологии, да и по другим предметам.

Так, день за днем прошел первый семестр. Однажды, придя на квартиру из школы, я увидел моего отца, он приехал за мной, чтобы на каникулах я мог увидеться с семьей и отдохнуть в домашних условиях. Я был очень рад встрече с отцом и мы поехали с ним вечером домой. Опять та же дорога, но уже теперь был санный путь, ведь стояла зима и ехать можно было гораздо быстрее; от холода для меня был привезен овчинный тулуп и мы очень быстро и хорошо доехали.

Не могу описать, как мне было радостно и приятно обнять свою маму, братишек и сестру. Тут же по приезде я побежал к Ивану Ивановичу и к Коке, которых я очень -побил. Рассказам не было конца. Иван Иванович все выспросил - и методы преподавания, и какие педагоги, и какие предметы, и что проходили, и, конечно, о моих успехах. Я был горд, что по математике имел отличную отметку; значит, не пропал даром Малинин. Но здесь, я считаю, большая заслуга и Екатерины Матвеевны, сумевшей нам преподнести как следует материал и заставившей нас по-серьезному вникать в науку.

Две недели каникул промелькнули, как два дня. Снова еду я в Мологу. Второй семестр. Опять пошли трудовые будни, снова живу там же, учусь. Теперь уже нет того настроения неизвестности и уныния души, которыми характеризовалось начало первого семестра. Мне уже все было знакомым, товарищи и преподаватели, и дни учебы казались легче, хотя материал стали проходить новый. Надо сказать, что для меня нетрудным казалось освоение учебного материала, несмотря на то, что мы не имели учебников, а только личные записи. Прослушать лекцию преподавателя и сделать записи в тетради для меня было достаточно, чтобы освоить материал; но некоторым моим товарищам давалось это нелегко. У меня был хороший товарищ Коля Зайцев, так он, чтобы запомнить материал в объеме одного учебного дня, часто без отдыха весь день и вечер корпел над ним, чтобы выучить. Я же на уроки тратил времени очень мало. Задачи по математике я решал быстро, чаще всего еще в классе, несколько хуже у меня запоминались правила по русскому языку и по-немецки. В целом занятия у меня шли нормально, я уже окончательно освоился с учебой и с самостоятельной жизнью у Улановых.

Это были простые хорошие люди, которые относились ко мне доброжелательно и обслуживали меня хорошо. Александра Ильинична готовила мне обед из моих продуктов, выпекала хлеб, стирала мое белье, позволяла пользоваться их баней. Другая женщина в доме - Софья Васильевна, приходилась женой хозяину дома Александру Александровичу Уланову, который был тяжело болен, как мне представляется, подагрой, потому что у него были больные ноги и руки, так что он едва передвигался с палкой и все больше лежал в постели или сидел за столом в своей комнате. До революции он работал в Петрограде продавцом винного магазина.

Софья Васильевна имела корову и снабжала меня свежим молоком по сходной цене. Я записывал количество взятых кринок, а после отец с ней рассчитывался. По профессии Софья Васильевна была сапожницей и принимала заказы от населения на ремонт обуви, главным образом, женской. Новых туфель она не шила, хотя по квалификации была прекрасным мастером. Бывало длинными зимними вечерами Софья Васильевна с семилинейной лампой до поздней ночи корпела на липке и стучала молотком. Как-то я сидел с ней и разговаривал во время ее работы и она вдруг предложила мне помочь ей. Сначала она научила меня делать дратву и всучивать в концы щетину, затем показала, как подшивают валенки, и я старался освоить и часто помогал ей. За годы учебы в Мологе, живя на квартире у Улановых, я многому научился но сапожному делу, так что даже в конце концов Софья Васильевна похвалила мои способности и дала хорошую оценку моим стараниям. Надо сказать, что все, что умеешь - очень хорошо и сапожное умение впоследствии мне не раз пригодилось.

Самой пожилой в доме Улановых была Дарья Панкратьевна - мать хозяина дома, высокая худая старуха, также хорошо относившаяся ко мне.

ВСПОМИНАЯ МОЛОГУ...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ "МОЛОГА"(окончагие)


К. Василевский



Незаметно протекал и второй семестр. Зима кончилась. Снег растаял, дороги раскисли. Я получил письмо из дома от матери о том, что весенние каникулы мне придется провести в Мологе, так как по такой грязи тащиться па 70 километров и обратно было бы чрезвычайно трудно. К тому же мне сообщили в письме, что семья паша должна переезжать жить из Коскова в село Леонтъевское, что на берегу реки Мологи недалеко от Брейтова и отец был уже там.


Помню эту весну и ледоход на Волге. Как-то, гуляя по городу, вдруг я услышал шум, идущий от реки. Я спросил одного мальчика старше моих лет, что это за шум. Оказывается, это река взламывает лед и пошла Волга. Я побежал на берег, и действительно, на реке творилось необычное:

Волга напирала своим льдом на мологский лед и последний начал вздыматься костром в несколько слоев и вся масса к моему удивлению двигалась вверх по реке Мологе. Вода быстро прибывала. На берегу было множество народа, все наблюдали интересное явление природы. Мальчишки всех возрастов, соревнуясь в смелости, заскакивали на движущуюся у берега льдину, проехав метров 20-30, соскакивали на берег, возвращались бегом на прежнее место и снова заскакивали на другую льдину. Возбуждение было всеобщим; всем надоела бесконечно длинная скучная зима и хотелось скорее весны.

Весенние воды в тот год поднялись в реках нс менее 5 метров против нормального уровня, что считалось довольно высоким. Причиной высоких подъемов воды часто были ледяные заторы русла Волги несколько ниже устья впадения в нее реки Мологи. Из-за мелей на том месте и лед часто закрывал русло, и создавал нечто вроде ледяной плотины. Помню, редкий год проходил без заторов и подрывники взрывали лед шашками тола.

По прошествии льда уровень воды начал довольно быстро снижаться и недели через три река была уже чуть выше своего обычного уровня. Тут наступило лучшее время рыболовов. Я оборудовал себе удочку и после уроков, а иногда и на утренней заре, ходил рыбачить. Клев с весны был очень хорош; рыбой кишели Волга и Молога, и я налавливал за 2-3 часа половину, а то и целое ведро, разной рыбы, что дополняло и разнообразило мой стол. Особенно хорошо рыба клевала в так называемом Озере, представлявшем собой протоку между реками Волгой и Мологой. На острове, на самой стрелке был кирпичный завод. На озере часто-часто можно было наловить крупных окуней, лещей, язей и даже небольших щук на удочку. Упомяну, что в смысле питания жить в Мологе было скудновато. Отец давал мне, конечно, натурой муки, картофеля, мяса, меда, крупы гречневой и прочего, но все это давалось в обрез и часто из-за больших расстояний подводилось нерегулярно, особенно во время бездорожья, и мне приходилось туговато.

В Мологе появился кинотеатр, и для меня это было очень заманчиво, а денег не было. До середины 1924 года существовали еще старые бумажные деньги, обесцененные инфляцией во время революции, суммы исчислялись миллионами и курс их ежедневно падал. Госбанк каждый день вывешивал новый курс. Вскоре все эти деньги обменяли на червонцы и установился твердый курс деньгам. Наступил НЭП, а с ним открыли много магазинов, торговавших всякими товарами, в том числе ситным, булочками, колбасой, печеньем, пирожными, мороженым, разными сладостями. Мне до смерти хотелось всего этого попробовать и сходить в кино, но, увы, денег у меня не было, отец присылал мне деньги только для уплаты за ученье в школу или на покупку какого-либо необходимого продовольствия и расписывал чего и сколько купить, и то это только в том случае, если почему-либо нельзя было приехать и привезти продукты.

Как-то мы, ученики, после уроков обсудили финансовые вопросы. И оказалось, что у многих моих товарищей было аналогичное положение с деньгами и мы решили сообща попробовать заработать деньги.

Наш классный староста по фамилии Басканов был знаком с лесничим местных лесов и договорился с ним, чтобы мы поработали выходной день в лесу.

В воскресенье зимой отправились мы в лес, специальной одежды и обуви у нас не было и пока мы добирались до отъеденной делянки, уже начерпали снегу в сапоги и выпотели. Пилили с корня сосны, очищали их от сучьев, распиливали на 3-метровые кряжи и складывали их в штабель. Сучья надо было начисто собрать и сжечь.

Нормы выработки были установлены очень большие. Работа эта для непривычных ребячьих рук оказалась столь тяжелой, что проработав до 4-х часов дня, мы были "еле живые" и насилу добрались до города. Через неделю Басканов оделил нас "работяг" по 56 копеек на нос.

Весной мы переключились на погрузку кирпича в баржи на кирпичном заводе. Здесь, проработав целый день с тачкой, можно было заработать один рубль или немного больше. Конечно, это также была нелегкая работа, но все же легче, чем в лесу; ведь. с тачкой кирпича приходилось ехать под гору и здесь больше нужно было сдерживать ее в движении, чем толкать вперед.

Но эта работа была не всегда и только весной или осенью, зимой же приходилось довольствоваться только работой в лесу. Правда, впоследствии мы стали приспосабливаться к делу и в лесу иногда удавалось заработать более рубля.

Пришел май месяц. Всюду оживали после зимней спячки и цвели деревья, кустарники. Из земли выбивалась травка. Пошли первые пароходы. Стало веселей.

У моих хозяев Улановых был при доме небольшой садик из вишневых деревьев и терновника, была одна дикая яблоня; все это оживало, набирало почки, собираясь цвести. В огороде хозяева мои высаживали помидорную рассаду, сажали картофель, лук и сеяли другие овощи. Я по-прежнему учусь и готовлюсь к зачетам, ведь скоро окончание учебного года.

В это время я подружился с товарищем по классу школы, жившим напротив моей квартиры в доме под номером 100, с Володей Орловым. Это был развитой физически паренек в мои годы, смышленый и симпатичный. Я часто ходил к нему в дом - у него была старшая сестра Людмила и отец с матерью, как мне казалось, хорошие люди; тоже мне говорили о них и Улановы. Мы совместно с Володей читали наши записи по разным предметам и вместе увлекались разными мальчишескими занятиями, в частности, помню, устраивали с ним само-дельные пистолеты из трубок и винтовочных патронов, заряжали их порохом и дробью и во дворе практиковались в стрельбе. У Володи было отцовское охотничье ружье и мы с этим ружьем бродили по полям и охотились за куропатками. Вот рыбалку Володя не любил, а я на реку за рыбой частенько бегал, ведь у меня не было мамочки, и никто меня не накормит, если я сам не достану пропитания.

Однажды, возвратившись из школы на квартиру, я увидел, что у меня гость - Иван Иваныч Соколов, мой родной учитель из Коскова. Я был несказанно рад видеть его и был удивлен внезапным его появлением в Мологе. Он объяснил мне, что приехал на пароходе оформить пенсию по старости, что уже все сделал и получил за несколько месяцев на руки. Он подарил мне из пенсионных денег на расходы целый червонец за который я был ему искреннее и сердечно благодарен и признателен. К моему огорчению, Иван Иванович уезжал с пароходом вечером обратно и я провожал его до пристани. Он рассказал мне, что решил закончить преподавательскую деятельность, так как здоровье его стало плохое и часто подводило к срыву занятий. Он сказал также, что в Косково уже прописали на его место молодую учительницу.

- Буду работать счетоводом в сельхозтовариществе, чтобы не лежать на печи, а быть полезным людям, - сказал он на прощанье.

Мы расцеловались с ним на пристани и он уехал.

Мне показалась какая-то скорбь в глазах Ивана Ивановича - он видимо переживал, что вынужден оставить любимое дело, как мне почему-то подумалось не только из-за здоровья и не только по личному желанию; тем более я знал, что Иван Иванович раньше никогда почти не хворал и занятий в школе ни по какой причине не срывал.

Через месяц кончился учебный год. Для меня это был первый год самостоятельного существования без родных, в незнакомом городе, правда при материальной поддержке родителей. Теперь я был совсем другой паренек, много я почерпнул знаний в школе, а еще больше приобрел понятий о жизни и окружающем меня мире. Много приобрел новых знакомых, многому научился. Отметки у меня были хорошие и отличные, нужно было собираться ехать домой.

Пришло письмо от папы, семья моя жила уже не в Коскове, а в селе Леонтьевском пока на квартире у одной женщины и вот туда мне и предстояло ехать па лето. В письме сообщалось, что хотя село стоит на самом берегу реки Мологи, но пристани в селе не было и если ехать на пароходе, то нужно брать билет до Часкова, а оттуда 4 километра пешком. Пароход из Мологи отправлялся в 21 час, а прибывал в Часково около 23 часов, а то и позднее, т. с. ночью. Можно также идти пешком от Мологи до Леонтьевского - всего 22 километра. Конечно, я дороги не знал, но в письме указывалось, что нужно идти мимо монастыря на селение Горькая Соль и далее - Часково - Леонтьевское. Двадцать два километра для меня не представляло трудностей пройти, тем более летом налегке, - ведь нести мне было нечего, я брал с собой только рубашки и белье, а другое имущество я оставлял у Улановых.

Хотя мне и хотелось прокатиться на пароходе, и деньги на билет у меня были, но я боялся ночью идти по незнакомой дороге, а ночевать на пристани я не хотел, поэтому решил идти пешком и заодно познакомиться с монастырем, а также с другими местами и деревнями по дороге. Погода была прекрасная.

Мологский женский монастырь находился вскоре по окончании нашей Пролетарской улицы, которая была очень длинной. В то время в монастыре еще жили монашены, а в церквах была служба. Я слышал раньше, что монастырскую Тихвинскую икону Божией Матери монашены носили по деревням и селам всего Мологского уезда, припомнил что и в Коскове как-то были они с иконой.

В тот день не было никакого праздника и монастырские ворота были закрыты, так что я должен был довольствоваться только внешним видом монастыря. Выделялся большой собор и красивая высокая колокольня. Были и еще церкви поменьше, и какие-то дома необычной архитектуры с маленькими окнами, по их плохо было видно из-за высоченных стен, огораживающих монастырь.

Прошел я селение Горькая соль с церковкой красного кирпича, Часково, оказавшееся бывшим имением Мусина-Пушкина, сплошь засаженным липами, похожими на барский сад в Коскове, прошел деревни Лопатино и Боброво. Спросил как попасть в село Леонтьевское и мне указала дорогу пожилая женщина-крестьянка.

Вскоре я увидел церковь - это и было Леонтьевское. При входе в село бросалась в глаза очень большая церковь с колокольней при очень небольшом числе жилых домов; можно было сказать, что не церковь стояла при селе, а наоборот - село было при церкви. Церковь со всех сторон обнесена большой кирпичной оградой с железной решеткой, внутри ограды находилось кладбище. Как и в Коскове, кладбище внутри по периметру ограды обсажено высокими березами, которые на маковках держали изрядное количество грачиных гнезд.

Жилых домов в селе насчитывалось немногим более десяти, но многие дома были больше, некоторые под железной крышей, красивые, на городской манер. Мне показались отдельные дома похожие на виденные мной в Мологе. Дома принадлежали сельской интеллигенции - учителям и служителям церкви, их семьям. Крестьяне в селе не жили. Школьное здание в Леонтьевском было построено обособленно от села, на поле. Школа была большая по размерам, но не высокая, деревянная в один этаж, огороженная палисадником и обсаженная со всех сторон деревьями и всякими зелеными насаждениями.

Село располагалось на самом берегу реки Мологи. Большинство домов были окружены палисадниками, в которых росли кустарники и цветы.

Я быстро нашел дом, в котором временно жила моя родная семья. Домик занимали небольшой, принадлежа-щий Анне Константиновне (не помню ее фамилию), - вдове, имеющей взрослую дочь Соню. Сколько было радости встречи с родителями, братишками и сестрой! Много было расспросов, рассказов. Меня спрашивали про город Мологу, про дорогу из Мологи и про Леонтьевское. Ребята гурьбой повели меня осматривать село, что заняло, помню, не более получаса.

На другой день мы пошли бродить по окрестностям. Река Молога под селом была довольно широка и, как потом мне стало ясно, - глубока и имела хорошую скорость течения. Берега были невысоки, вся местность вокруг представляла собой равнину. К северо-западу и западу деревни виднелись довольно далеко от села, между селом и деревнями в этих направлениях цвели заливные поемные луга. Трава на лугах стояла высока и густа. В полукилометре от села в реку Мологу впадала речка Чеснава. Как мне сказал брат Андрюша, в Чеснаве очень много водилось рыбы, а особенно щук; да и в реке Мологе также всякой рыбы было много. В северном направлении от села не было деревень на семь километров. Все это были поемные луга, дающие отличные урожаи трав. Забегая вперед, хочется сказать, что после сенокоса по этому лугу всегда стояли сплошные стога сена. Семь километров в длину и три-четыре в ширину сплошные стога - вот сколько накашивали ежегодно крестьяне только на этом лугу сена, и все сено поедала скотина - значит, крестьяне в деревнях имели много скота.

Как жаль, что позднее, при постройке Рыбинской плотины, эти места были затоплены водохранилищем, в том числе село Леонтьевское, город Молога и множество других сел и деревень. Это нанесло большой удар по снабжению Ярославля и области продуктами животноводства.

К югу от села сразу же начинались деревни, плотно построенные одна к другой; в том же направлении стояла невдалеке от села и школа.

В доме, где разместилась наша семья, было очень тесно, в нашем распоряжении была всего одна небольшая комната, сплошь заставленная всякой мебелью, а мое появление еще больше увеличивало тесноту и я решил поехать па лето в Косково к Ивану Ивановичу и Коке, что вскоре и осуществил.

В Коскове Иван Иванович и сестры меня, оказывается, ждали на это лето, так как знали, что в Леонтьевском на квартире будет тесно и мне захочется простора у них. Соколовы приняли меня очень хорошо и искренне предложили погостить у них эти два месяца, чему я был очень рад. В Мологе я приучился читать художественную литературу, а у Ивана Ивановича был целый громадный шкаф книг. Я спросил разрешения пользоваться книгами, и Иван Иванович сам открыл шкаф и ознакомил меня с книгами и их расположением на полках. Здесь был идеальный порядок. Книги Ивана Ивановича были в основном только русских писателей; западных авторов почти не было, за исключением Эмиля Золя. Полные собрания сочинений в хороших переплетах с золотым тиснением И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, Н. В. Гоголя, С. Т. Аксакова, А. С. Пушкина, Н. А. Некрасова, М. Ю. Лермонтова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Г. П. Данилевского, И. А. Бунина, Л. Н. Андреева, Д. И. Писарева, А. Ф. Писемского, В. В. Вересаева и других писателей. Были сохранены и переплетены журналы "Нива" за несколько лет и некоторые другие журналы.

Все это богатство было предоставлено в мое пользование и я усиленно читал, изучая литературу. Особенно мне нравились исторические романы таких авторов, как Данилевский, Шеллер-Михайлов, Загоскин, Всеволод Соловьев, а из поэтов, конечно, - Пушкин, Лермонтов, а особенно я полюбил Некрасова. Я и до сих пор люблю творения Некрасова и предпочитаю его всем другим поэтам за то, что он так точно и художественно описывает быт крестьянства, столь знакомый и понятный мне с детства.

У Ивана Ивановича была пасека, которая в летнее время требовала ухода. Он, не в пример моему отцу, не очень тщательно ухаживал за пчелами, больше надеясь на самих пчел и часто говаривал, что они сами знают, что им делать. Все же я ему старался помогать, например, я лазал на высокие деревья и снимал привившиеся там рои, когда была в этом нужда, помогал осматривать гнезда пчел, ставить и снимать магазины и т. д.

Летом я, конечно, ходил за грибами, навещал свои старые любимые места, ходил с Кокой за малиной и черникой. Само собой разумеется, что несколько раз рыбачил под россыпью, но по сравнению с Молотой клев был слабый и меня он уже не удовлетворял.

Наш собственный семейный новый дом стоял на месте пустующий и дожидался путешествия в Леонтьевское. Как мне сказали родители, наш дом из Коскова они собирались перевезти по зимней дороге и поставить в Леонтьевском.

Эти два летних месяца 1924 года, прожитые в Коскове, я считаю очень счастливо проведенными. Я спокойно и безмятежно отдыхал среди добрейших людей, которые делали для меня все, и не требовали взамен ничего. Конечно, я им в чем-то старался помогать, но они обычно протестовали и делали все сами.

В конце августа я отправился обратно в Леонтьевское, ведь с первого сентября должны начаться занятия в школе и мне нужно было переговорить с родителями и запастись от них провиантом или деньгами для прожития в Мологе. До Леонтьевского (35 км) я шел пешком, но оттуда до города Мологи ехал на пароходе.

Продуктов мне с собой родители почти никаких не дали, а снабдили деньгами для уплаты за ученье, за квартиру и на покупку продуктов со списком, в котором перечислялось чего купить, сколько, по какой цене и па какую сумму. К общему итогу суммы по списку в этот раз были прибавлены 53 копейки на проезд на пароходе. В то время уже в Мологе можно было купить любые продукты.

Приехал я в Мологу с пароходом в 23 часа и мне уже не нужно было спрашивать дорогу до квартиры - все было .для меня знакомо. Улановы встретили меня приветливо, расспрашивали о родителях и братьях и нашли, что я за лето подрос, понравился и загорел. Рассказывали о своих мологских новостях и общих знакомых.

В школе мы все встретились как уже самые хорошие друзья и товарищи. На мой взгляд, все подросли и значительно возмужали.

Надо сказать, что я был одним из самых молодых в классе. Нас 13 лет было не более трети учащихся, все остальные были старше меня, кто на год, кто на два, а кто и больше. Некоторые девочки, имевшие по 14-15 лет от роду, стали смахивать на взрослых девушек и уже начинали вести себя кокетливо, пользовались всевозможными косметическими средствами и даже завивали волосы. К нам, мальчишкам в 13 лет, некоторые такие девушки стали относиться не как к равным товарищам по учебе, а как-то по-иному, вроде бы с чувством своего превосходства над нами, и разговаривали с нами неохотно и нередко как бы снисходительно. Для нас это было неожиданностью, и мы возмущались их новым манерам, считая происходящее несправедливостью, поскольку знаний предметов у них было не больше, а часто меньше нашего. Этих, пока еще немногих, девушек мы окрестили принцессами.

Однажды мы, мальчишки, обсудили поведение прин-цесс и решили поручить Бобчинскому с Добчинским проучить их. Бобчинским и Добчинским мы прозвали Анатолия Харчсвникова и Мишу Сладинова. Эти пареньки были чрезвычайно подвижны, вертлявы и везде лезли, где их не спрашивают. И вот как-то на уроке литературы учительница читала комедию Н. В. Гоголя "Ревизор", и как раз на том месте, когда вбегают оба Петра Ивановича и наперебой рассказывают городничему о появлении в городе подозрительной личности, похожей, по их мнению, на ревизора; Миша и Толя вдруг чем-то зашумели и учительница, оторвавшись от чтения, сказала:

- Харчевников, ты точно как Бобчинский, а ты, Сладинов, похож на Добчинского.

И с той поры эти прозвища за ними прочно закрепились.

Бобчинский с Добчинским использовали время, когда задерживался преподаватель после звонка на урок, и все учащиеся уже сидели на местах. Они рисовали дружеский шарж на принцессу мелом на доске, не подписывая фамилии, изображая принцессу с высокой грудью, невероятной прической и начинали интермедии, копируя манеру говорить одной из принцесс под общий хохот всего класса.

Такие проработки, помню, давали свою пользу, девушки стали меньше задирать носы и разговаривать с нами лучше.

Преподаватели были те же, что и в пятом классе, если не считать появления нового преподавателя по черчению и рисованию. Это был Федор Федорович Дьяконов. Он и стал нашим классным руководителем. Помню, как-то расшалились мы на перемене, а к тому же следующий урок был у нас пустой из-за болезни одного из педагогов, и вот войдя в класс после звонка на урок, мы и в классе продолжали шалить. Вдруг входит в класс Федор Федорович с такой тирадой:

- Эй, вы, четвероногие, дикари африканские! По местам!

Мы не обижались на Федора Федоровича, так как человек он был хороший. Уроки его проходили обычно так: поставит Федор Федорович на стол какую-либо вещь, и предлагает нам нарисовать ее, а сам начинает рассказывать о разных странах, в которых он бывал. А бывал он во всех европейских странах, в Индии, Японии и даже и Австралии. Рассказы его были очень интересны, и мы так внимательно слушали, что не замечали, как проходил урок, и некоторые из нас до звонка не успевали даже начать работу над рисунком.

Все мы Федора Федоровича очень любили и уважали, а научить нас рисованию и черчению ему как-то не удавалось. Я, как и раньше, мучался по рисованию, совсем не умел рисовать. Однажды Федор Федорович дал нам зада-ние на дом: нарисовать различные диаграммы. Мне нужно было изобразить рост морского флота по годам, для этого требовалось нарисовать кораблики разного размера. Долго я дома корпел, рисуя кораблики, и, когда принес диаграмму в класс и показал Федору Федоровичу, он сказал:

- Разве это корабли? Тоска зеленая, корыто бабье, а не корабли!

С этими словами он нарисовал мне один кораблик и велел все переделать.

Время шло довольно быстро, ученье продолжалось и нот уже зима вступает в свои права. Я не упомянул, что в Леонтьевском мама дала мне коньки, на которых каталась когда-то сама. Я эти коньки приспособил под валенки, и как только замерзло озеро, ходил туда кататься на коньках. Не сразу мне это удавалось, но я все же довольно быстро освоил технику и через неделю уже свободно стоял на коньках. В Мологе специальных катков не заливали, а у кого были коньки ходили на озеро, где лед расчищали от снега сами катающиеся, которых было довольно порядочно. В эту зиму в Мологе несколько раз проводились диспуты на религиозную тему. В городе был деревянный театр, почему-то всеми называемый манежем и вот в нем, а один раз даже в кладбищенской церкви, собирали диспуты; я был на одном из них. Тема диспута - жил ли Христос. В начале лектор прочитал лекцию на антирелигиозную тему, а потом дали выступить городскому священнику - настоятелю собора о. Андрею Гиляровскому. Это был очень умный поп с высшим академическим образованием. Он в своем выступлении сказал, что Христос несомненно был, говорил, что можно спорить по вопросу о том простой проповедник был Христос или богочеловек, но факт исторической личности Христа несомненен. Он зачитал несколько выписок из историков того времени, которые подтверждали личность Христа. На это партийно-комсомольские активисты ничего не могли возразить, и получалось, что поп Андрей выиграл битву за личность Христа.

В то время в Мологе еще население было сплошь религиозным, почти все посещали церковь и выполняли церковные обряды. Были религиозны и мои квартирные хозяева Улановы, особенно Александра Ильинична. Я уже упоминал, что на Сенной площади в Мологе красовался собор. Он считался летним собором, так как в нем службы проводились только в летнее время, начиная с Пасхи, зимой же работал только зимний собор, построенный на набережной реки Мологи недалеко от пристаней. Зимний собор был старинной постройки, по архитектуре он напоминал некоторые церкви Ярославля, например, известную церковь "Никола Рубленый", только барабаны под главами были несколько ниже и еще кое-какие отличия в деталях. Внутри было большое помещение с множеством фресковой живописи на стенах. Несмотря на то, что в зимнее время была служба только в этом храме (если не считать кладбищенской церкви и монастыря) он вмещал всех верующих города, а ведь как уже сказано выше, большая часть населения в то время посещала церкви.

Летний собор был прямо-таки красавец, по архитектуре он напоминал Ростовский собор, но постройки был более поздней, с более широкими окнами. Внутренность летнего собора была так же красива, как и внешность. Я раза два побывал в этом соборе и до сих пор в памяти моей сохраняется яркое впечатление блеска и чистоты стен, яркости фресковой живописи и икон и всей церковной утвари. Иконостас сверкал золотом как новый. В зимнем же соборе такого пышного и свежего убранства не было, наоборот, зимний храм нуждался в капитальном ремонте, очистке от копоти и освежении живописи и икон.

Вспоминаю, что частым посетителем мологских храмов был врач Александр Николаевич Шаховцев. Со мной в одном классе учился его сын - Серафим, и я иногда бывал у них в квартире. Все комнаты у Шаховцевых были увешаны большими иконами и всегда перед ними горели лампадки. Доктор Шаховцев был военный хирург, ходил в военной форме, в ней же появлялся и в церкви. Он часто становился на клиросе, подпевал хору и даже иногда читал "Апостола". Уже тогда о нем ходили шуточные рассказы и критические замечания в его адрес по поводу особой его религиозности, но это на него не действовало и он продолжал ходить в церковь.

В городе Мологе была замечательная публичная библиотека. Помещение каменное и большое по размерам, но главное - на стеллажах стояли книги в хороших переплетах полными собраниями сочинений авторов, причем полные собрания сочинений не в одном издании, а в нескольких. Там были книги и русских, и иностранных писателей. Я прочитал в Мологе из библиотеки Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера, Конан-Дойля и других писателей для юношества. Благодаря Мологской библиотеке, я приучился читать литературу и затем продолжил чтения в Коскове у Ивана Ивановича.

В течение зимы 1924-1925 годов родители мои перевезли из Коскова в Леонтъевское наш дом и поставили его на самом высоком месте напротив церкви. В одной из деревень был куплен и пристроен к дому скотный двор, таким образом в селе Леонтьевском к весне 1925 года уже стоял наш собственный дом со двором, в котором мы держали коров и с этого лета я свои летние каникулы проводил в Леонтьевском.

В последующие годы в весеннее время, а частично и зимой, я приспособился ходить пешком домой из Мологи в Леонтьевское на воскресенья, и расстояние в двадцать два километра меня не смущало и не пугало, однако, я не делал этих переходов в начале зимы, так как в короткий день не успевал и приходилось идти в темноте. Но уже в феврале и марте, когда день становился длиннее, я начинал путешествия.

Лета 1925, 26, 27, 28 годов я провел в Леонтьевском. На лето туда съезжалось много молодежи из Ярославля, Рыбинска и из других городов к бабушкам и дедушкам, жившим в Леонтьевском, на отдых. Например, к вдове священника Клавдии Петровне Грандвильяжской, жившей в самом большом доме, приезжала на лето семья из Ярославля - ее дочь с мужем и тремя внуками, так что летом в селе было весело.

Занятий для ребят в Леонтьевском было много. Во-первых, река Молога была очень чистой и купаться в ней было приятно и здорово. Мы, бывало, раздевались наголо, одежду клали на какой-нибудь камень или кочку берега и плавали на ту сторону. Конечно, это кто хорошо плавал, ведь река широкая - метров двести и имела значительное течение. На противоположном берегу реки были заросли кустарников, называемые Красный куст. Здесь росла, в основном, ива, но среди нее было немало калины, малины, смородины всех видов, черемухи, крушины. У самого берега по песчаному пляжу тянулись плети ежевики. Переплыв реку, мы обычно лазали по кустарнику и лакомились ягодами.

Кроме купанья, было немало игр, в которые мы играли, например, любимой игрой была лапта, которой увлекались дети всех возрастов, особенно с весны по просыхаю-щим полянкам. Играли в крокет, в городки, прятки и другие игры.

Кроме того, многие занимались рыбной ловлей на удочку, на жерлицу, а с лодки на перемет или на блесну. Отец мой купил лодку, и можно было на ней кататься и рыбачить.

В сенокос я уже принимал участие в косьбе и сушке сена. Косить траву я выучился быстро, но первое время скоро утомлялся и у меня болели руки, особенно левая, но по мере втягивания в работу эти ощущения уменьшались. Трава на лугах росла очень хорошая, плотная и высокая, косить ее было тяжело, зато сена получалось много. Во время сенокоса за день я уставал, но стоило после трудового дня выкупаться в реке Мологе и всей усталости не оставалось и следа. Зато как крепко спалось потом! Но вставать нужно было рано, чтобы по росе покосить. Ведь сенокос обычно заканчивали за две недели, если не помешает погода.

На лодке мы с отцом ловили дрова. Различной древесины по реке несло много, особенно с весны. По Мологе сплавлялся лес из верховьев до Рыбинска и далее вниз по Волге. И вот из плотов ветром часто отрывало отдельные бревна и несло их по течению. Мы такие бревна вылавливали, распиливали их, и чурбаны носили к дому, заготавливая дрова на зиму.

Плота, плывущие по реке, назывались гонкой. Это были обычно длинные, в несколько сот метров, плоты толщиной в четыре-пять бревен. Передний конец плота назывался голова, а задний - хвостом. На плоту, в голове и хвосте, обычно сидели сплавщики или гонщики, как мы их называли. В ночное время в голове и хвосте гонки мигали сигнальные огни. Частенько у нас, мальчишек, были развлечения с гонщиками, вот как это было: вечерами часто в село ходило много ребят из деревень с удочками. Бывало, сидим мы все на берегу с удочками, а мимо проплывает гонка. Один кто-нибудь из ребят крикнет:

- Дядя, далеко ли самолета обогнал? Дядя, почем с пуда вшей кормите?

Сплавщики, конечно, начнут нас ругать всякими нецен-зурными словами и деревенские мальчишки им отвечали тем же. Ребята сплавщиков не боялись, так как физического воздействия быть не могло - не будут же останавливать гонку, чтобы поймать нас. После основательной перебранки переходили на мирный тон и спрашивали:

- Дядя, а на следующей гонке как ругать? Кто-нибудь из гонщиков иногда и скажет - вот так ругайте. Когда подходила следующая гонка мы начинали ругать по подсказанному, что приводило в ярость кого-либо из гонщиков па нашу потеху. Так мы развлекались на реке по вечерам часами.

Я часто рыбачил. Рыбы в реке было много и ловилась она хорошо. Особенно хорошо ловилась рыба в реке Мологе у Леонтьевского на метелок. Этого насекомого я нигде, кроме Леонтьевского, не встречал. Метелок выпадал ночью в средних числах июля месяца 2-3 ночи подряд. Из прибрежного ила выползали стрекозообразные насекомые, крупные, величиной с больших стрекоз белого или кремового цвета. Они появлялись большой массой, летали низко над водой и над берегом, напоминая зимний снег, массой падали в воду и несло их течением на поверхности воды, пока не становились добычей рыбы. В это время всякая рыба с жадностью поедала метелок. Рыбаки обычно дежурили в такие ночи и набирали метелка мешками, запасая впрок. Днем метелок сушился на подстилке на солнце, иначе он быстро портился. При сушке метелка нельзя было отлучиться ни на минуту - иначе грачи, галки, вороны, куры и всякая птица мгновенно набрасывалась на метелок и поедала его без остатка. Вот на этот-то метелок и ловили рыбу на удочку, на переметы с лодки, многие налавливали пуды рыбы; попадались лещи, язи, сорога, голавли и другая рыба.

Помню весну 1926 года и весенние каникулы, проведенные мной в Леонтьевском. Особенно запомнилась мне эта весна тем, что была очень высокая вода в реке Мологе. Обычно каждой весной воды заливали луга вокруг села, но само село оставалось незатопленным, хотя на церковной стене и имелось несколько отметок прежних лет уровня вод, относящихся к девятнадцатому веку, причем, одна самая высокая отметка была выше чем на полметра от земли. В 1926 году вода подошла к церковной ограде и с восточной ее стороны - к церковной стене. По сравнению с той, самой высокой отметкой прошлых лет, уровень воды 1926 года недостал всего только на сантиметр. Вокруг села, куда ни посмотришь - сплошное водное зеркало и только деревни вдали чернеют домами и деревьями. Ни одна деревня в тот год не осталась незатопленной, все более или менее были погружены в воду. В селе также все дома оказались в воде, оставались незатопленными только кладбище и церковь, и то не все, поскольку с восточной стороны, как уже было сказано, вода подошла к церковной стене и затопила ее на полметра. Мы по всем направлениям из дома передвигались только в лодке.

Во время разлива как раз был большой религиозный праздник - Пасха, и вот в субботу с вечера к селу стали съезжаться лодки с богомольцами. В селе собрались сотни лодок разных размеров, а народ до службы отсиживался по домам, на кладбище или прямо в церкви. Ночью поднялся ветер, вся вода заколыхалась, а между селом и деревнями поднялись большие волны, как на море. По окончании службы, часам к шести утра, народ вышел из церкви и, несмотря на волнение, масса лодок отплыла по деревням; неосмелившиеся оставались в селе до вечера, когда волнение несколько улеглось. По основному руслу реки Мологи несколько дней несло лед снизу вверх и основную массу льда разнесло по затопленным лугам, когда же течение в реке повернуло вниз, лед уже не плыл, а остался на лугах, где впоследствии и растаял. Мы не раз в тот год наблюдали, как несло по реке разные постройки - то сарай, то даже целый дом, а однажды я видел, как па большой льдине пронесло двух коров.

В трех километрах от Леонтьевского была деревня Волок. Эта деревня была построена на низком месте и ее ежегодно заливали вешние воды. Скотные дворы в Волоке были высокие, оборудованные съездами и весной скот заводили на повети. Все дома в Волоке построены были на сваях. Несмотря на это, в 1926 году волнами разметало и разнесло два дома вместе со скотными дворами и скотиной, таковы были особенности села Леонтьевского и деревень около него.

Летом того же года я написал письмо Ивану Ивановичу в Косково, в котором пригласил его к нам в гости в Леонтьевское. В ответе Глафира Ивановна написала, что Иван Иванович вроде бы и не против побывать в Леонтьевском, но ему, пожалуй, не собраться, так он стал теперь тяжел на подъем. Я решил пойти в Косково и привести его лично. И вот, я снова в Коскове. Как приятно мне становится каждый раз, как приезжаю в родное село! Как-то и сам воздух мне казался там особенным, вот что значит родина и, конечно, добрейшие люди, которые меня всегда встречают сердечно, с большой любовью. Прожив там что-то дня три или четыре, я вытащил Ивана Ивановича из Коскова и мы с ним за один день пешком одолели те 35 километров, которые разделяли два села - Косково и Леонтьевское.

Шел август месяц. Мы с Иваном Ивановичем после ознакомления с селом бродили по берегу реки, по лугам и несколько раз ходили в лес, где собирали гонобобель, чернику и грибы. Ходили с ним на рыбалку и катались на лодке. Ивану Ивановичу понравилась река Молога и ловля рыбы в ней, но сама местность в Леонтьевском была плоская и проигрывала но сравнению с холмами Коскова.

На другое лето в Леонтьевском гостила Глафира Ивановна. Кока но своему обыкновению интересовалась лесами и ягодами. Мы с ней выходили все места, прилегающие к селу.

Последний учебный год в Мологе я проживал на другой квартире совместно с тремя моими школьными товарищами. Мне казалось, что вчетвером будет жить веселее, и друзья уговорили меня переселиться к ним.

Я поселился в маленькой проходной комнатке вместе с хорошим моим дружком - Сашей Носовым (в передней большой комнате была семья служащего). Двое других моих товарищей по школе жили во второй половине дома, через сени, совместно с хозяйкой. Там же была и кухня. Мы псе четверо вместе питались, обедали за одним столом. Хозяйка готовила для всех в общей посуде.

Надо сказать, что Саша был сыном торговца-нэпмана, имевшего в Мологе продуктовый магазин, семья Носовых жила не в городе, а в селе Всехсвятском, стоявшем на берегу реки Шексны в 20 километрах от Мологи, поэтому Саша стоял на квартире, а отец его снимал комнату в гостинице.

Мы с Сашей и до этого крепко дружили, он был хороший товарищ - честный, отзывчивый, доброжелательный и отважный, обладал большой физической силой и выносливостью. Мы не раз с ним ходили пешком и ездили па пароходе в село Всехсвятское в гости к его семье, а однажды Саша был гостем в Леонтьевском. В первый раз, когда мы с Сашей пришли в село Всехсвятское и я посмотрел, как живет его семья, то у меня сразу возникло недоумение. Ожидая в семье торговца встретить если не роскошь, то, по крайней мере, обеспеченность, я увидел неважный домик с очень небогатой обстановкой внутри. У Саши было двое младших братьев и сестра, они с матерью жили очень скромно, даже по сравнению с некоторыми крестьянскими семьями. Как мне рассказал Саша после возвращения нашего в Мологу, отец его от торговли почти ничего для семьи не давал, причина, как он мне сказал, в том, что торговля идет плохо, а налоги приходится платить большие. Впоследствии, я узнал, что отец Саши очень любил веселую жизнь, любил выпить, любил красивых женщин; конечно, в этих условиях содержать семью бывает не на что.

В магазин к отцу Саша заглядывал редко, но иногда приносил оттуда бутылку хлебного кваса с изюмом, да грамм четыреста колбасы. Со мной он часто делился колбасой или чем-либо другим, но это было довольно редко. Обычно же Саша жил и питался наравне с нами.

Вис школы Саша любил спорт - зимой катался на лыжах по полям и лесам, очень любил бороться с товарищами, а летом любил кататься на лодке или на моторке. У него был товарищ, молодой моторист "Волголеса", работавший на моторной лодке и вот Саша часто с ним путешествовал по Волге на моторке до Рыбинска и обратно. Раза два или три они брали с собой и меня; мне правилась быстрая езда, особенно когда моторка наша обгоняла идущие пароходы Друзья обучали меня управлять моторной лодкой, что мне показалось простым и приятным занятием, и я быстро научился этому.

В нашей с Сашей комнате стояли две железные кровати и один небольшой стол, в нашу же комнату выходила гонка лежанки. Саша ложился спать обычно раньше меня и раньше утром вставал, я же по вечерам часто читал книги и обычно укладывался не ранее 11 часов вечера.

Однажды, поздно вечером, сижу я за столом и читаю, а Саша уже спал. Только я хотел раздеваться и лечь спать, вижу, Саша поднялся с кровати, что меня конечно не удивило, я полагал, что он сейчас выйдет из комнаты, но он не ушел. Посмотрев почему-то на потолок он влез на спинку кровати и рукой потянулся к потолку. Дотронувшись до бордюра, Сайга провел пальцем по линии до точки, где ему дальше не достать, затем перебрался на другую спинку кровати и провел пальцем дальше. Потом перебрался на мою кровать, затем на стол, и там обвел пальцем по бордюру всю комнату. После этого он слез со стола, подошел к печной заслонке, где у него обычно сушились портянки, взял одну из них, развернул во всю длину и ширину и затем стал что-то как бы записывать на портянке пальцем. Я смотрел на пего, ничего не понимая, и молчал, давая ему свободу действий. "Записав" на портянке, он аккуратно сложил ее и сунул в свою тумбочку. Затем неторопясь улегся, вскоре лег спать и я.

Утром, слышу, Саша зашумел по моему адресу:

- Опять ты мою портянку куда-то засунул!

Я встал, напомнил ему, что он делал вчера, и где его портянка, но он не верил, и сказал, что "это ты все придумал".

Были за Сашей аналогичные дела и после; он частенько во сне предпринимал разные походы, но никогда не признавался, будто бы он и не помнил, что делает.

Так протекала моя жизнь в Мологе. Всего я проучился там пять лет и окончил девятый - последний класс в 1928 году.

Никаких изменений за эти годы в городе не произошло, Молога доживала свои последние годы перед затоплением.

Учебу я закончил с хорошими отметками - почти по всем предметам на "отлично", кроме рисования и русского языка, по которым были хорошие отметки.

Выпускной вечер мы устроили в помещении школы и гуляли на улицах города до утра.

Вскоре я распрощался с товарищами, Улановыми и уехал в Леонтьсвское.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Воспоминания написаны Константином Николаевичем Василевским (1911-1985), участником Великой Отечественной войны, сыном священника Николая Петровича Васильевского.

2. Николай Петрович Васильевский (1884-1961) - уроженец с. Учмы Мышкинского уезда. С 1905 до 1910 г. работал учителем начального училища в деревне Деревенька Угличского уезда. С 1910 по 1923 г. служил священником в селе Коскове, а позднее в селе Леонтьсвском Мологского уезда. В 1930 г. был репрессирован. В 40-е гг. служил священником в г. Тутаеве и селах Ярославской области. Был женат на Анне Ивановне Нагорной.

3. В начале 30-х гг. XX века произошло изменение фамилии Васильевский на Василевский.

4. Ввиду своеобразия авторского стиля, издательство сочло необходимым сохранить первозданность текста воспоминаний, а также частично орфографию и пунктуацию оригинала.

("Молога", Литературно-исторический сборник. - Рыбинск, 1999. - Выпуск 4)